Разве есть на свете черешня вкуснее козской и где найдется сари-армут более нежный и сочный! В Крыму не встретишь тоньше стана у юноши, и не знают другие земли девушек, которые умеют ходить так легко, как козские, по скалам и обрывам. Смотрит поседевший Эльтиген на детей долины, на солнечном луче любуется ими, а когда к вечеру побежит от гор в деревне синяя тень, прислушивается к голосу стариков, которые собираются посидеть у кофейни.
— Лучше прежде было. — Лучше было, — твердит девяностолетний Муслядин, сидя на корточках рядом с имамом. — Когда нужно — дождь был; когда не нужно — не был; червяк лист не ел; пчелы — да, были; козы — да, были; по две пары буйволов у каждого было. Хорошо было.
Слушают Муслядина козские татары и вздыхают. — Прежде лучше было.
В наступивших сумерках вспыхивают там и сям огоньки у курящих, и белесоватые клубы табачного дыма застилают по временам сосредоточенные, серьезные лица. — Воды много было, — замечает кто-то. — А? — не слышит его Муслядин. — Дыры в Деликлы-Кая, говоришь, не было. Не было, не было. Потом сделалась, когда Кыз-буллаги открылся. — Говори, — просит кефеджи, наклоняясь к самому уху старика. — Люди послушать хотят.
Сдвигает Муслядин на затылок тяжелую барашковую шапку, чтобы облегчить шишку, которая выросла над ухом, как арбуз на баштане. Сверху, по шоссе над деревней, у Деликлы-Кая, звенит почтовый колокольчик. Затих колокольчик, точно, чтобы не мешать Муслядину вести свой рассказ. — Ну?
Слушали его не раз деревенские и все же хотят послушать. Хочется слушать о чудесном в этот тихий летний вечер, когда сошла на землю прохлада, а загоревшиеся на глубоком небе без числа звезды отвлекают мысль от забот трудового дня. Не торопясь, с остановками, покуривая из длинной черешневой трубки, говорит Муслядин о том, что слышал от отца и деда.
Задумываются слушатели; увел их Муслядин в какой-то другой мир, и в воображении их незаметно оживают три серые скалы Эльтигена. Чудится, что в средней из них, Деликлы-Кая, нет больше сквозной щели, и живут в ней по-прежнему три сказочных духа. И каждый пост свою песню, а людям кажется, что шумит гора. Если гулко — ждут дождя, если стонет — бури. Предупреждают духи людей, потому что, как в давние времена, любят свою деревню. Тогда прислушивались люди к голосу их и чтили своих покровителей.
Тогда духи приходили к людям и любили их. От любви росло блаженство духа, передавалось сердцу человека. Добрее делались люди. Звенит снова почтовый колокольчик у Деликлы-Кая и, оторвав на минуту слушателей от мира грез, замирает где-то в лесной чаще.
--
Когда самому хорошо, хочешь, чтобы было и всем хорошо. Так устроена душа. И в былое время козские люди не пропускали нищего и странника, чтобы не приютить и не накормить его. А когда уходили вниз, в сады, на работу, оставляли кого-нибудь, чтобы было кому принять прохожего.
И вот как-то раз ушли все на работу; остались старухи и мальчуганы, - да три девушки, которые спешили шить приданое, чтобы было готово к месяцу свадеб. Было жарко и девушки, захватив работу, ушли в лес искать прохлады. Притих Эльтиген. Покинули духи свои скалы, и, превратившись в нищих, подошли к девушкам. Увидели девушки слепого, хромого и горбатого, поклонились им. — Если голодны, накормим вас.
Под широким дубом, который стоит и теперь, развязали узелки с таранью, чесноком и лепешками и стали угощать бедняков. — Кушайте.
Ели нищие, благодарили, а когда кончили, — в узелках не стало меньше. — Кушайте хорошенько, — говорили девушки, и отдали нищим желтые сариармуты, которые оставили было для себя. Улыбнулись странники. — Велик Аллах в своих творениях. Да исполнит сердце ваше радостью.
И спросили странники девушек, нет ли у них каких-либо тайных желаний. Задуманное в хорошую минуту может исполниться. — Подумайте.
Посмеялись между собою девушки, и одна сказала: — Хотелось бы скорее дошить свое приданое. — Вернешься домой и увидишь, что сбылось твое желание, — улыбнулся горбатый. — А я бы, — захохотала другая, — хотела, чтобы бабушка на меня не ворчала. — И это устроится, — кивнул головой хромой. — Ну, а ты? — спросил слепой третью. — Ты что бы хотела? Задумалась третья. — Все равно не сделаешь. — Все-таки. Скажи. И сказала девушка: — Хотела бы, чтобы в горе открылся источник, чтобы бежала в деревню холодная ключевая вода; чтобы путник, испив воды, забывал усталость, а наши деревенские, когда настанет жара, освежаясь в источнике, славили милость Аллаха. — Ну, а для себя чего хотела бы? — спросил слепой. — А мне, мне ничего не надо. Все есть. Открыл от удивления глаза слепой и отразились в них глаза голубого неба. — Скажи имя твое. — Феррах-ханым, — отвечала девушка. — Случится так, как пожелала, и имя твое долго будет помнить народ.
Повернулся слепой к Деликлы-Кая, высоко поднял свой посох и ударил им по утесу. С громом треснула Деликлы-Кая, дождем посыпались каменные глыбы, темным облаком окуталась гора. А когда разошлось облако, увидели в ней сквозную щель и услышали, как вблизи зашумел падающий со скалы горный поток. Добежали первые капли ручья до ног Феррах-ханым и омыли их. А нищие исчезли, и поняли девушки, кто были они.
Сбылось слово нищего. Народ долго помнил Феррах-ханым, и когда она умерла, могилу ее огородили каменной стеной. Лет шестьдесят назад Муслядин еще видел развалины этой стены и читал арабскую надпись на камне. — Не прилепляйся к миру, он не вечен, один Аллах всегда жив и вечен.
Уже давно замолчал старый Муслядин, а никому из слушателей не хотелось уходить из мира сказки жизни. Поднялся, кряхтя, Муслядин, чтобы идти домой. — Пора. Поднялся и имам. — Шумит Деликлы-Кая. Может быть, дождь будет. — Нужен дождь, воды нет, — заметил кефеджи. — Нужен, нужен, — поддержали его, поднимаясь, татары. — Опять Феррах-ханым нужна, — улыбнулся молодой учитель. Но на него строго посмотрели старики. — Когда Феррах-ханым была — было много воды; теперь мало стало, хуже люди стали, хуже девушки стали. Когда дурными станут — совсем высохнет Кызлар-хамамы.